Единое на потребу. "Единое на потребу" (Примечания). Только в Тебе обретаю себя

Архимандрит Ириней (Стинберг)

Доклад архимандрита Иринея (Стинберга), директора Института православной теологии имени святых Кирилла и Афанасия в Сан-Франциско (США). Западно-Американская епархия РПЦЗ, на XXIII Международных Рождественских образовательных чтениях, направление «Преемство святоотеческих традиций в монашестве Русской Церкви» (Сретенский ставропигиальный мужской монастырь. 22–23 января 2015 года)

Введение

В Греции известно высказывание, описывающее Святую Гору Афон и ее духовную жизнь: Афон − это место, где «жизнь Христа становится жизнью человека». И монашеская жизнь определяется как участие в жизни Христа таким образом, что наше человеческое существование преображается и превращается в жизнь Христа. Вспомним, что говорили много столетий тому назад о святом Афанасии Великом − большом почитателе святого монашества. Оплакивая его после смерти, народ Александрии вспоминал: служение его было таковым, что жители города чувствовали присутствие Христа на архиерейском престоле. Божия и человеческая жизнь соединились вместе, и меньшая преобразилась большей.

В нашей русской традиции православнаго монашества мы находим такое же видение. Монашеская жизнь должна быть такой, чтобы мало-помалу, путем непрерывной борьбы, жизнь Христа становилась в ней все более видимой и ощутимой. Плод аскетической борьбы, достижение настоящей молитвы, приходит через глубокое внутреннее общение монаха с Богом. По словам Оптинского старца Анатолия, «между душой молящегося и Богом ничего и никого нет, а только Бог и душа; молящийся не чувствует ни неба, ни земли, ничего, кроме Бога». Эта цель проходит отголоском в ранних трудах прп. Симеона Нового Богослова, который писал, что монах «стал подобен Богу, приняв Христа в свое сердце / [он стал] христианином сообразно Христу, так как он имеет / Христа в себе».

Это общение во Христе − единственная цель монашеской жизни. Так, в третьей песни канона при пострижении в Великую Схиму, мы молимся такими словами: «Преложение живота и претворение, образ Божественный сей подаждь...», отождествляя преображенную жизнь во Христе как вершину монашеского восхождения. Именно к этому мы все стремимся, как бы далеки от цели и духовно слабы мы не были. Мы погрязли в своих грехах, подобно блудному сыну, который восклицает: «Иждих мое житие» и также «окаянный отшед, / непотребно зле иждих, Спасе, блудно пожив». Тем не менее, Христос призывает нас к жизни покаяния и общения с Ним – то, что служба Недели о Блудном сыне называет снова и снова «объятием» человечества небесным Отцом. Именно такой образ складывается в наших сердцах в начале пострига в Малую Схиму, когда мы слышим, как наши братья-монахи поют за нас: «Объятия отча отверсти ми потщися, блудно мое иждих житие...». То, чего мы желаем − это любящее объятие Спасителя, которое преображает бесплодное в то, что приобретает жизнь вечную.

Но одним из основных принципов православного монашества и, в действительности, православной духовности в целом, является то, что мы не можем иметь то, чего не получили. Мы не можем обладать истинной верой, если эта вера не дана нам и ее нет в сердце (ее нельзя интеллектуально «открыть» или создать). Мы не можем жить подлинной монашеской жизнью, если эту жизнь мы себе изобрели сами. Надо жить той жизнью, которую мы получаем от тех, кто живет ею искренне, и добродетельно и верно передает ее нам. И мы не можем достичь этой высшей цели, самой сути монашества − Жизни Христа − пока это не будет нам дано. Мы должны ее получить и втянуться в нее.

Именно таким образом, я хотел бы сформулировать свои размышления о значении Божественной литургии в жизни монашеского братства: не как основы суточного или седмичного литургического круга, и не как основного выражения церковной деятельности; но, прежде всего, как «Единое на потребу» для братства, которое изо всех сил старается достичь Жизни Христа, − Таинство, через которое Господь обращает монаха к Себе и предлагает ему полноту жизни, которую он ищет.

Божественная литургия и принятие монашеского образа жизни

Разумеется, что служба Божественной литургии − это неотъемлемая часть, литургическое сердце любого православного братства, независимо от того, следует ли оно современной практике ежедневной Литургии, или более древней практике менее частых богослужений. В любом случае, Божественная литургия представляет собой литургическое «сердце», поставляющее кровь во все другие богослужения, которые есть основа повседневной жизни монашеской общины.

Это, конечно, в равной степени верно и в контексте прихода и собора: Божественная литургия всегда является «Царем служб», в сияющем свете которой освещается все остальное. Во встрече Бога и человека, вся благодать и сила, дающаяся верующему человеку, находит свой источник.

Но в отношении монашества святые отцы особенно учат нас видеть, как Божественная литургия становится «единым на потребу» для истинного братства. В литургии монах находит исполнение сущности его жития; в ней он получает то, чего он жаждет; в ней становится способным войти в подлинное «братство», что есть нечто большее, нежели просто какая-то группа единомышленников и последователей христианства или благочестивых православных. Во время пострига в Малую Схиму игумен наставляет монаха о том, что Господь теперь есть его «утешения вина, крепости податель, благодушия снискание, мужества сподвижник, совозлегая и совоставая с тобою», то есть, монах обращается в жизнь, в которой он состраждет вместе со Христом. Христос всегда с ним, и он посвящает себя всецело Христу. Вся сущность жизни монаха, и жизни сообщества, к которому он теперь принадлежит, определяется наличием в его душе и теле жизни Спасителя. Он слышит потом, после того, как его облачили в новые монашеские одежды, что Господь − это «пастырь и посетитель душ наших». Тот, кто не только присутствует внешне, в качестве наставника, но и изнутри «посещает» сердце, становится жителем этого священного места. А потом, в конце пострига (и, что значительно, в конце Божественной литургии, если этот чин, как в древней практике, совершается за Литургией), он слышит стихиру первого гласа: «Познаим, братие, таинства силу, от греха бо ко отеческому дому востекшаго блуднаго сына, преблагий Отец предусрет лобызает: и паки Своея славы дарует познание...»

Сегодня часто бывает, что монашеский постриг совершается отдельно от Божественной литургии, и это уже стало рядовой практикой в нашей традиции. Но первоначальное место этой службы (как указано в Требнике) в контексте Литургии проливает свет на все эти действия и молитвы. Вступление в монастырскую братию, в своем корне, есть евхаристическое действо: происходит ли оно в рамках службы Божественной литургии или нет, оно всегда определяется Литургией. Духовно, если не практически, новый монах всегда сначала находится в притворе и ждет Малого входа, чтобы он мог последовать за Христом в храм; и там он распинается перед миром, погребает ветхого своего человека, и восстает перед вратами, ведущими в вечность, за которыми стоит Сам Христос в находящихся на престоле Святых Дарах.

Смысл центральности Божественной литургии

Таким образом, священный чин, посредством которого человек принимает монашеское послушание, учит его самой природе того, что станет определением его жизни. Монах − это тот, кто принимает Жизнь Христа во все свое существо. Нет ничего более существенного, чем Таинство принятия Тела и Крови Спасителя. Если монашеская жизнь, как я уже сказал, − это жизнь, которая приобретается (а не изобретается), то в приобщении Святых Даров монах унаследывает эту жизнь самым непосредственным образом. Тот, Кому он стремится следовать, приходит к нему. Тот, Кого он надеется обнять, обнимает его. Огонь, который – он молится – может когда-то разгореться в его сердце − огонь искренней любви, очищения от страстей и смерти, − вселяется «во уды, во вся составы, во утробу, в сердце».

Божественная литургия становится, таким образом, определяющей реальностью монашеского бытия. Без этого просто нет монашества. Человек не может соединиться со Христом, не получив Христа в тот момент, когда Сам Христос соединяет Себя человеку.

Это ясно видно в молитвах самой Литургии. После освящения Святых Даров, до ектении и пения «Отче наш», священник велегласно просит Господа: «И даждь нам единеми усты, и единем сердцем, славити и воспевати пречестное и великолепое имя Твое...» Только в причастии Тела и Крови Христовой присутствующие становятся «единым сердцем»; только те, кто соединился Его жизни, могут взывать к Богу: «Отче наш». Насколько более уместен этот возглас, когда он относится к жизни монастырской братии! А что тогда братство, если не Апостольское сообщество тех, кто принимает через ангельскую благодать не только сердце Христа, но Его слова, Его заповеди, Его Крест − всю Его жизнь?

Божественная литургия тогда занимает центральное место в жизни монастырской братии, главным образом, в мистическом, нежели практическом смысле. Хотя, конечно, было бы идеально, чтобы Литургия была бы практическим центром жизни там, где можно ежедневно служить службы, но для некоторых братств просто невозможно служить Литургию каждый день (и это, конечно, не всегда возможно в женских обителях). У нас есть длинный список свидетельств из истории Руси, Византии, Афона, Египетской пустыни и Палестины о деятельной монашеской жизни в местах, где ежедневное служение Божественной литургии было либо невозможно, либо не было обычной практикой. Тем не менее, является ли Литургия практическим центром суточного богослужебного круга монастырской братии или нет, она должна быть мистическим центром жизни − не только братства, но и жизни каждого монаха. Это Таинство, посредством которого вневременное, сверхъ-существенное самоприношение Бога становится сразу настоящим; именно здесь монах получает то, чему он дал обет: это то, что св. Николай Кавасила называет «наследование Царства Небесного». Монах стремится «взять Крест Христа» (см. Мф. 16:24); участвуя в Божественной литургии, он сораспинается со Христом на Голгофе. В служении Богу монашеское братство хочет жить подобно ангелам; в Божественной литургии оно соединяется с ангельскими силами перед небесным престолом.

Монах стремится познать Христа в самых сокровенных глубинах своего сердца, выйти за рамки чисто академических знаний о Нем, чтобы познать Его в правде. В Божественной литургии Спаситель является к нему не как Учитель со словами «учись и познавай», но в страшном замечательном Таинстве – как Друг, говоря: «Приидите, ядите, сие есть Тело Мое...»

Что же тогда значит, что Божественная литургия есть «мистический» центр жизни братства и каждого монаха? Наверное, величайший пример здесь исходит от нашей преподобной матери Марии Египетской. Согласно ее жития, великая подвижница причастилась Святых Тайн только два раза в своей жизни − так что здесь не может быть и речи о богослужении как практическом центре ее ангельского монашества. И все же она так сильно перерождается преображающей благодатью Святого Причастия, что все ее испытания − сорок восемь долгих лет скитаний в одиночестве в пустыне − сами становятся Евхаристическими. Что мы можем сказать о ее чудесах (о хождении по воде, об укрощении диких зверей, предвидении и даре ясновидения), если не то, что это плод жизни, полностью сформированный таинством Литургии? Христос вошел во все ее существо, и, сохраняя это общение и не желая ничего другого свыше этого, Его жизнь и Его любовь проявились в ее жизни и любви. Ангел ходил по земле во плоти той, кто питался Телом и Кровью Господней.

Подобным образом монашеское братство стремится сформироваться под действием таинства Евхаристической жизни. В его жизни много «потребностей»: главные добродетели − вера, надежда и любовь; монашеские обеты − послушание, целомудрие и нестяжательство; сокровищница Заповедей Христовых; Закон Божий и жизнь самой Церкви. Тем не менее, можно всему этому следовать, но не достичь истинной жизни во Христе. Для этого «единое на потребу» − это чтобы Христос сначала отдал Свою жизнь монаху, и монах получил ее от Христа. В Божественной литургии монашеское братство находит свое дыхание. Монах становится Христовым, наполняется Его святости, и тогда Христос может воистину сказать словами Своего священника во время жертвоприношения все той же Божественной литургии: «Святая святым».

Дай Господи, чтобы и мы, во всем нашем недостоинстве, обновили наше внимание к силе и центральности Божественной литургии для монашеской братии, и по милости Божьей достигли этой святости!

Эта мысль проходит в работах прп. Симеона Нового Богослова: «Монах − это тот, кто... / видит Бога, и Бог видитъ его, / любитъ Бога и Бог любит его, / и становится светом, освещающим невыразимым образом» (Поэма 3 из: Песнопения о Божественной Любви , ed./tr. G.A. Maloney , p. 21 с моими небольшими изменениями в переводе). In referring to these texts as the "poems" rather than "hymns", I follow the recent study of St Symeon"s language by Prof. Conomos, Поэтические творения преп. Симеона Новаго Богослова: их литературное и богословское значение (Moscow, Second International Patristic Conference of the Sts Cyril & Methodius Theological Institute for Post-Graduate Studies, paper presented 12 th December 2014; publication forthcoming).

Poem 13 (Maloney, ibid, p. 45).

Большой Требник. Киево-Печерская лавра. 1902.

Постная Триодь. Седален, глас 1-й, на утрени Недели о Блудном сыне.

Постная Триодь. Эксапостиларий утрени Недели о Блудном сыне.

«И мене обыми ныне» (Постная Триодь. Песнь 3 Канона утрени Недели о Блудном Сыне.); «объятия отча отверсти ми потщися» (там же, седален по 3 песни); «простирая ми честная твоя объятия» (там же, песнь 9) .

«По еже удaрити в мaлое, и начaти брaтии часы, приводит екклисиaрх хотящаго постригaтися, и творит коленоприклонeние пред святыми дверми, и к ликом по единому, тaже игyмену. И тогда изшeд в пaперть отлагaет обычныя ризы, и начeншейся божеcтвенней литургии, стоит пред царскими враты неопоясан, необувeн, и откровeн...»

3-я молитва благодарственная по святом Причащении, св. Симеона Метафраста.

Св. Николай Кавасила, Commentary on the Divine Liturgy, 1 (tr. J.M. Hussey& P. A. McNulty, London: SPCK, 1960, p. 25).

Это отражается в словах митрополита Анастасия (Грибановского): «В той мере, в которой монах в своей жизни начинает напоминать Христа, его сердце действительно расширяется и его любовь становится всеохватывающей, как Божественная любовь. [...] Его смиренное сердце растворяется в сострадании за всех, кто страдает в мире» (Защита монашества , Jordanville: HolyTrinityMonasteryPress, 2000; p. 50).

Среди многочисленных забот, которыми живет сегодня Русская Православная Церковь, особого внимания достойны вопросы миссионерства и христианского просвещения. Знаменательно, что на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года была совершена канонизация не только Собора новомучеников и исповедников Российских XX века, но и двух подвижников нашей Церкви, просиявших в трудах апостольского просвещения народов нашего отечества. Это известные труженики Алтайской Духовной миссии преподобный Макарий (Глухарев), основатель миссии, и продолжатель его дела святитель Московский и Алтайский Макарий (Невский).

Со времени их канонизации следовало бы ожидать появления многочисленных книг, содержащих исследования об их миссионерской деятельности, эпистолярном и гомилетическом наследии. Нельзя сказать, что таких книг не появилось вовсе, но число их столь мало, что смело можно утверждать: современное церковное общество мало уделяет внимания подвигу этих святых и тому вкладу, который они внесли в созидание и расширение нашей Святой Церкви на территории России и, в частности, Алтая.

Данное собрание проповедей святителя Макария Московского лишь отчасти может восполнить образовавшийся пробел. Труд по полному выявлению и публикации всего комплекса документов, относящихся к обстоятельствам жизни и служения преподобного Макария, равно как и святителя Макария, еще ждет своих делателей и займет немало времени.

Нынешняя публикация основана на издании «Полное собрание проповеднических трудов (слов, бесед, поучений, посланий, воззваний и наставлений) Макария, митрополита Московского и Коломенского, за все время служения его в архиерейском сане (1884-1913)» (Сергиев Посад, 1914. 1136, XX стр.) и дополнена рядом проповедей, опубликованных после 1913 года. Случаи, когда проповедь перепечатывается из этого сборника, не оговариваются специально; если же проповедь взята из другого источника, то он указывается в примечании. Кроме того, издатели посчитали необходимым дополнить публикуемое гомилетическое наследие рядом статей и переводов святителя Макария об Алтае, миссии и миссионерах. Особый интерес могут представлять его ранние дневниковые записи, а также ряд писем, полученных от обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева.

Издатели постарались дополнить текст необходимым количеством примечаний, облегчающих его понимание. Для лучшего усвоения прочитанного большая часть цитат из Священного Писания приводится по русскому переводу Библии издания Московской Патриархии 2010 года. Исключение сделано лишь в немногих случаях, когда церковно-славян-ский текст Священного Писания своими стилистическими или смысловыми особенностями полнее раскрывает мысль автора.
Нравственно-богословские воззрения святителя в первую очередь отражают его духовный облик — облик смиренного подвижника, простого, не любящего ничего вычурного, искусственного. Проповедуя учение о Боге и высокие истины христианской нравственности, святитель говорит об этом очень просто, чтобы слушатели его усвоили дух Христова учения, а не прельстились формой, в которую облечено это учение. Безыскусственность и доступность его речи делают проповеди удобным пособием для церковных проповедников и доходчивым христианским чтением как в храме, так и в кругу семьи.

Многообразие затрагиваемых святителем Макарием тем, охватывающих события и явления церковной, государственной, общественной и личной жизни за большой отрезок времени, предлагает богатый материал историкам, а глубочайший духовный опыт и христианская оценка событий позволят современному читателю почерпнуть много полезного для своей духовной жизни.

Желаем вам получить от чтения истинное христианское утешение, вразумление и укрепление для прохождения благочестивого жития, исполненного преданности Промыслу Божию.

Краткое содеоржания собрания проповедей, слов, речей, бесед и поучений святителя Макария (Невского):

Том I

Житие святителя Макария (Невского), митрополита Московского и Алтайского
Слова на воскресные дни и переходящие праздники
Слова на непереходящие праздники

Том II

Слова и беседы во дни святых постов
Слова к причастникам Святых Тайн Христовых
Беседы, произнесенные в учебных заведениях, а также речи о христианской жизни и воспитании
Беседы о богослужении. Литургия
Архипастырские беседы о Церкви
Беседы о творении мира и о конечных судьбах его
Беседы и поучения о христианской благотворительности

Том III

Слова, речи и беседы по миссионерскому делу

Том IV

Речь при наречении во епископа и речи к новопоставленным епископам
Послания и речи к духовенству
Слова, беседы и поучения при освящении и закладке церквей
Слова, речи, беседы и поучения на высокоторжественные дни
Слова и речи при открытии государственных и общественных благотворительных учреждений и в дни годовщин их
Слова, беседы, поучения и речи в дни военного и тревожно-смутного времени
Слова, беседы, поучения и речи на разные случаи Слова и речи надгробные

Параметры собрания проповедей, слов, речей, бесед и поучений святителя Макария (Невского) в православном интернет-магазине Псалом.ру

Размер книг: 22 см x 17,5 см x 10 см

Количество страниц: 1614

Переплет: твердый

Бумага: офсетная

Вес книги: 2800 гр.

Год издания: 2015 год

Издательство: Булат

ISBN: 978-5-902112-78-5

Предлагаем купить собрание проповедей, слов, речей, бесед и поучений святителя Макария (Невского) в православном интернет-магазине Псалом.ру

Lvyonok Yasnopolyanskiy 07.10.2016 16:34:29

Наблюдения за происходящим в экономике и политике России и Европы, как мы видим, наводили и молодого, и зрелого уже писателя и публициста на ряд размышлений и выводов, в частности - по вопросам об устройстве и характеру власти в обществе, о судьбе государственности. Исконный союз власти и собственности, то есть – насилия и ограбления, сделал для нас необходимым уже затронуть выше этот аспект толстовского мировоззрения. Но к нему нельзя не вернуться для более подробного анализа.

Ещё 3 марта 1854г. молодой Лев оставил в своей записной книжке следующее суждение о русском самодержавии: «Гордость и презрение к другим человека, исполняющего подлую монархическую должность, похожа на такую же гордость и самостоятельность ****и» (Записные книжки. – С. 47). А менее чем через три месяца, под впечатлением от упомянутого выше посещения демократически-республиканской Франции, писатель уже делает вывод, неприемлемый даже для критиков монархии в России: «Все правительства равны по мере зла и добра. Лучший идеал - анархия» (Записные книжки. – С. 50).

В дважды конфисковывавшейся в России своей статье 1905г. «Единое на потребу» Лев Николаевич так развивает и поясняет эту свою мысль, в то время уже всемирно известную: «Властвуют всегда наиболее дурные, ничтожные, жестокие, безнравственные и, главное, лживые люди. И то, что это так, не есть случайность, а общее правило, необходимое условие власти» (36, 174).

Толстой не утверждает здесь чего-либо нового, но только повторяет то, истинность чего веками знали и ощущали жители любых государств, что по-своему и со своими целями выразил ещё Н. Макиавелли: ВСЯКИЙ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК – необходимо УБИЙЦА, и не просто убийца, а подлый ОБМАНЩИК И МУЧИТЕЛЬ СВОИХ ЖЕРТВ. Ибо ЛЮБАЯ насильническая, подкрепляемая ложью, власть человека над человеком чревата САДИЗМОМ. «Власть над другим человеком, - писал об этом Л.Н. Толстой, - есть не что иное как признанное право не только предавать других людей мучениям и убийствам, но и ЗАСТАВЛЯТЬ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ МУЧИТЬ САМИХ СЕБЯ. А достигнуть того, чтобы люди по воле начальствующего мучили и убивали друг друга, нельзя иначе, как обманами, ложью, коварством и, главное, жестокостью. Так всегда поступали и не могут не поступать все властители» (Там же. С. 177. Выделение наше. – Р.А.). Повиновение же всяким насильническим властям сродни, в свою очередь, противоположному, МАЗОХИСТСКОМУ душевному извращению, а все попытки рационализации этого повиновения – только признание индивидом торжества в бытии социумов и в его собственной жизни атавистически-зоологического и иррационального начал. Вот почему слепое, не выборочное, ПОВИНОВЕНИЕ законам и приказам «начальствующих» ЕСТЬ ГРЕХ И ЗЛО не меньшие, чем само «начальствование». По Л.Н. Толстому, повиновение власти, как и сама власть, несовместимо с честью и достоинством человека: «Только человек, сознающий себя духовным существом, может сознавать человеческое достоинство своё и других людей, и только такой человек не унизит ни себя, ни ближнего поступком или положением, недостойным человека» (Толстой Л.Н. Об истине, жизни и поведении. (Круг чтения). – М., 2002. – С. 730).

Нижеследующие слова великого писателя и мыслителя, мы уверены, должны быть осмыслены всяким, кто и в наше время соблазняется ступить или уже ступил на натоптанную стезю «служения родине», то есть «своему» государству: «Нравственный, добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как нравственная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник» (Там же. С. 178).

Итак, признание государства и повиновение правительству – ошибочны и греховны. Это очевидно для того, кто полагает веру в Бога основанием своей жизни, а не надстройкой на фундаменте «материального благополучия». Толстой полагал, что таких людей много в традиционной, крестьянской, общинной России, а потому здесь имеются особенно благоприятные условия для общенародного дела ненасильственной Русской Революции.

Так как Л.Н. Толстой не первым из мыслителей и публицистов XIX в. высказывал анархические по своей сущности взгляды, важно подчеркнуть особенности его теории. Лучший из биографов писателя, П.И. Бирюков, называл его анархистом с известными оговорками. Анархизм Л.Н. Толстого уникален и ценен своей глубокой РЕЛИГИОЗНОСТЬЮ; он, как пишет Бирюков, «основан на том положении, что человек, духовно возродившийся, усвоивший себе христианское учение, носит в себе самом ненарушимый божественный закон любви и правды, который уже не нуждается в подкреплении человеческими законами. И потому анархизм Л. Н-ча ведёт не к беспорядку и распущенности, а к высшему нравственному порядку и праведной жизни» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. - Кн. 2. - М., 2000. - С. 227).

В литературе было отмечено уже (Ячевский В.В. Общественно-политические и правовые взгляды Л.Н. Толстого. – Воронеж, 1983. – С. 82), что отказ Толстого от власти и авторитета не всеобъемлющ, как у других анархистов. Действительно, «классический» анархизм, как известно, смешивает понятие «власти вообще» с понятием власти, осуществляемой государственными учреждениями. Более того, понятие авторитета деонтического (приобретаемого обманом, угрозой или принуждением) часто не отделяется от понятия об авторитете эпистемическом, при котором подчинение достигается, говоря словами Толстого, «разумным убеждением и добрым примером»: через уважение и любовь к «первому среди равных». Таковым долженствует быть знатоку, специалисту, полезному для всех и служащему общественным нуждам в результате не манипуляций массовым сознанием, а признания и доверия всех своих коллег, воспитанников, учеников, родственников, сообщинников и пр. Насилие физическое, вербальное или манипулятивный обман несовместимы с таким авторитетом.

«Анархия, - разъяснял сам Толстой, - не значит отсутствие учреждений, а только таких учреждений, которые людей заставляют подчиняться насильно» (53, 228).

Немаловажен тот факт, что писатель не испытывал иллюзий относительно возможностей создания, пусть и в отдалённейшем будущем, «неэксплуататорского» государства, демократии или теократии (56, 9). Для людей, просветлённых и умудрённых верой оно просто не будет возможно и нужно, а в любом сообществе спонтанно-чувственных, деструктивных индивидов, при любом политическом устройстве, неизбежны социальная дифференциация и новое насилие.

Как явствует из трактата Л.Н. Толстого «Царство Божие внутри вас…», писатель не может быть причислен к числу сторонников насильственного ниспровержения или единовременной «отмены» государственности. Новая форма общественного устройства без иерархии господствующих и повинующихся должна наступить как следствие ПРЕОДОЛЕНИЯ людьми собственной ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЗАВИСИМОСТИ ОТ ГОСУДАРСТВА (истребления из голов идолища государственности, отвыкания от пользования насилием правительств и оправданий его), изживания в общественном мнении любых рационализаций повиновения человека человеку. С переходом не отдельных людей, а общества в целом, к высшему жизнепониманию неизбежно сопряжён сознательный отказ большинства от выполнения некоторых нравственно нечистых «гражданских обязанностей». А среди них – уплата «податей» (налогов) в государственную казну, любая государственная служба, и в особенности военная, участие в купле и продаже земли, пользование наёмным трудом (капиталистическое рабовладение), присяжное заседательство и ряд других. СЛЕДСТВИЕМ такого постепенного изживания государственности станет уничтожение эксплуатации человека человеком.

«Правительство существует как атавизм, - писал Толстой ещё в 1892г., - отжило – как оболочка семени, сдерживающая лепестки. Насилие не нужно. Нужно только рост, и жизнь изменится. Насилия ведь нет. Это сон. Нужно очнуться» (Цит. по: Бирюков П.И. Указ. соч. Кн.2. С. 213; Ср.: Записные книжки. С. 122).

К этому нечего добавить, кроме признания того, что и к XXI веку пробуждения от языческой жизни отнюдь не наступило, и, более того, множество пожизненно дремлющих властолюбивых истуканов и лунатиков вершат в мире всё новое и новое насилие…

Идеал жизни без пользования государством Л.Н. Толстой выводил из наблюдений за жизнью и хозяйственно-административными функциями окраинного казачества. Таков первичный, зачаточный этап освобождения: трудовая жизнь в природных условиях, но ещё с допущением служения правительству. Идею о возможности раздельного сосуществования «земли» и «государства» писатель заимствовал у К. Аксакова. В духе славянофилов и сторонников теории русского общинного социализма он полагал общинное самоуправление и «мирское», на равноправных началах, владение землёй достойными альтернативами государственной власти и частной собственности на землю. Вот почему Толстой воспринимал как личную драму любые государственные насилия над общинниками, в особенности же – поощрение крестьян к истреблению общинности в начале ХХ века. Значимость этих социальных проблем для Толстого-публициста ставит перед исследователем огромный ряд проблем, требующий для их убедительного решения отдельного исследования.

о реализме поэтических будней Олега Охапкина

Рукописи Олега Охапкина имеют одну удивительную особенность – в них нет черновиков. Меняется почерк: то стремительный с большим наклоном, то прямостоящий и убористый, то почти иероглифный, как в последние годы жизни. Но во все периоды он сплошным текстом покрывает страницу – набело. Отчасти это результат привычки переписывать свежее стихотворение, уничтожая черновик. Но, как очевидец, могу свидетельствовать, что и писалось без помарок. Создается полное ощущение письма под диктовку, без малейших намеков на позднейшую работу. У каждого стихотворения обязательно есть дата. По ним видно, с какой интенсивностью проходила внутренняя душевная работа. Принятые выражения: "поэтическое состояние", "поэтическая восхищенность души", к Олегу Охапкину отнести нельзя. Он никогда не выходил из поэтического состояния, менялся лишь градус напряжения, хотя в его жизни были не только дни без строчки, но и месяцы, а может быть и годы. В личном архиве не сохранилось стихов за периоды с 1984 по 1986 и с 1998 по 2000.

Поэзия как образ жизни! Не много подобных примеров можно вспомнить в мировой литературе. Поэзия как поток жизни! Лавина поэтической речи, которая особо мощным потоком изливалась в семидесятые годы, тому свидетельствует. В её огненной магме переплавлялось великое разнообразие сюжетов и впечатлений. Сто стихотворений (отобранных для этой книги из нескольких тысяч) и пять поэм оказались способными вместить весь Божий вертоград.

Говоря о поэтическом состоянии, я имею ввиду не вдохновение. Последнее не зависит от человека, оно есть крылья души, которые даёт Бог творцам в особенные мгновения для того, чтобы передать людям нечто важное. Поэтическое же состояние можно точнее описать, подобрав к нему антиномию, например – "плотское" состояние. В этой антиномии явно проявляется свободный выбор человека. Выбор поэзии как духовного пути в жизни, как пути служения, отсекает всякую возможность жизни по законам "мира сего". Этот выбор понятен и реалистичен. За ним не стоит ничего таинственного и сверхъестественного, если не считать, конечно, сверхъестественным само наличие души у человека. Олег Охапкин сделал свой выбор в шестнадцать лет, предпочтя поэзию всем остальным занятиям, чем обрёк себя на трудный путь преодоления земного тяготения.

С советских времён духовный путь трактуется у нас как путь культуры. Только в таком понимании духовности разрешено было остаться в системе культурных координат. И эта система породила уникальное явление – "шестидесятников". Вспоминается строчка Вознесенского: "интеллигенция – не масса индеферентная, а совесть страны и честь". Они несли в своем творчестве идеалы свободы, справедливости, моральных ценностей, но без Бога! И в этом не было лукавого исполнения воли партии ради материальных благ (блага пришли сами, много позже), но был свободный выбор творческих личностей. Эти личности сегодня стоят у рычагов управления культурными процессами в стране, являются законодателями литературного и художественного вкуса.

Однако всего десятилетие спустя в активную культурную жизни включилось совершенно новое поколение. Можно назвать их для удобства "семидесятниками". Они в лице своих самых ярких представителей, к которым, несомненно, принадлежит и Олег Охапкин, заявили, что такое понимание духовного в культуре уничтожает его онтологическую суть. Противостояние началось с того, что культурные редакторы, к примеру "Молодого Ленинграда" вымарывали из их стихов слово душа, молитва, а слово "Бог" требовали писать с маленькой буквы. Это было условием публикации. По первости терпели, а потом ушли в подполье и создали "вторую культурную реальность", "литературный и художественный андеграунд", ушли в самиздат, где только и мог прозвучать голос автора и слова употреблялись в авторской орфографии. Очень важно сегодня отметить, что политических мотивов (за что все были преследуемы) там было меньше всего! Образно говоря, все противостояние состояло в том, чтобы слово "Бог" писалось с большой буквы. Поэтому к обвинениям в антисоветской пропаганде относились с пониманием (раз Советская власть против Бога, то я невольно против Советской власти). И вся эта битва шла именно на поле культуры.

Несмотря на то, что по нормам современной грамматики слово "Бог" пишется с большой буквы внутренний контекст остаётся неизменным. Происходит это, на мой взгляд, по той причине, что как современная Церковь (где процент образованного духовенства крайне мал), так и государство мало интересуются вопросами культуры. Она продолжает оставаться сферой третьеразрядной важности и поэтому в ней господствуют те, кто когда-то отвоевал себе место. Раньше в издательской иерархии существовало объединение "культура и спорт", сегодня – "культура и шоубизнес". В духе гуманизма шестидесятников вершится сегодня культурная политика. Более того, современные гуманисты жестче, чем их предшественники атеисты ведут борьбу с духовным, ибо не отличают в этой сфере подлинных явлений от симулякров.

Именно поэтому поэзия Олега Охапкина не вписывается и в новый канон. В его поэзии нет дешевой мистики (столь востребованной сегодня, особенно в киноиндустрии), допустимой с точки зрения интеллектуалов для низкого жанра. Если стихи конца 60-х и 70-х еще хвалят, так как они несут на себе отпечаток поиска общего для его поколения, то всё, что написано в 80-е выглядит тяжёлым и непонятным, ну а простота стиха, сформировавшаяся в 90-е годы, и вовсе воспринимается как деградация. В этой книге понемногу представлены стихи всех периодов, чтобы дать возможность читателю самому разобраться в этом явлении. Стихи раннего периода взяты из опубликованного. Большинство текстов, начиная с 80-х годов, публикуются впервые. В последние десять лет жизни (до 2008 года) две трети текстов в рукописях Олега Охапкина представляют собой яркий пример русского покаянного стиха. Традиция покаянного стиха продолжена им спонтанно. Она достаточно изучена специалистами по русскому фольклору, и практически не изучена в области профессиональной поэзии двадцатого века. В данном сборнике приведено всего несколько текстов из более чем сотни, и это тема отдельной книги.

Не расшифрованной оказалась не только поэтика Олега Охапкина, но и жизнь. Один из самых близких его друзей поэт Виктор Кривулин создал и самый устойчивый миф о нём, назвав его "поэтом между Афинами и Иерусалимом". Так называется вступительная статья, во многом очень точная, ко второму сборнику стихов, изданному Татьяной Горичевой в Париже в 1989 году. Эта эффектная метафора Виктора Кривулина, к сожалению, по сути, не верна. В противном случае под "Афинами" надо понимать не натуральное состояние "плотского человека" со всеми его противоречивыми желаниями, а положение вероотступника – благочестивого гордеца Иуды-предателя. Думаю, что по свойственной Виктору Борисовичу игривой весёлости (что не исключает глубину и серьёзность в иных случаях), он не додумал эту мысль до конца. Поэтические тексты этого сборника очень жизненно, точно психологически отражают естественные сомнения христианина – такого человека, который тратит свою жизнь на преображения себя из существа "плотского" в существо "духовное" ("Большое дыхание", "В лабиринте", "Кто знал тебя предельное сомнение..." и многие другие). Если иметь веру в жизнь после жизни, то это деланье приобретает характер тяжёлой работы, которая роднит её с работой шахтёра, военного врача или священника. "Обязан быть мужчиной лирический поэт", – писала Ахматова. Реализм духовно-поэтических будней поражает своей суровостью. Щемяще звучит строчка в одном из ранних стихотворений, обращённом к музе, проникнутая горькой иронией: "к другому разу я серьёзней буду, когда рецепт веселья раздобуду". Горькая ирония – едва ли не единственное средство, которым пользуется Олег Охапкин для разрядки напряжения силового поля своей поэзии. Таким образом, если и можно говорить о дуализме, то не сознания, а пребывания в дольнем и горнем мире одновременно. И он был там. В этом и заключается трагизм христианского пути в мире, а трагизм судьбы самого Олега Охапкина в том, что он шёл по этому пути всерьёз. Те же, кто пытаются трактовать иначе, неизбежно впадают в морализм, который всегда лицемерен.

Не без участия самого поэта сложилась и ещё одна мифологема его жизни. Он сам рассказал друзьям историю своего рождения, усвоенную им из семейного предания. Речь шла о предсказании отца Иоанна Кронштадского о том, что в годы лихолетья родится младенец ангельской красоты, который возвестит слово Божие впавшему в грех русскому народу. Его воспитательница (из-за болезни матери помогала бабушке растить двоих детей) – Евдокия Ивановна Горшкова, была в кругу почитателей отца Иоанна, которых называли иоаннитами, но не радикального его крыла (радикалы "дорогого батюшку" поставили в центр своей духовной системы, отодвинув Христа). Она была человеком, который мог ориентироваться в реальности Церкви, находящейся в несвободном положении, разбиралась в старчестве. С нею Олег в детстве и отрочестве посещал разные монастыри, где еще оставались старцы. Таким образом, это была реалистично мыслящая христианка и о предназначении своего ангельски прекрасного воспитанника из бедной семьи высказывалась предположительно и благоговейно. Вот эта-та благоговейная интонация, которая так чужда людям вне Церкви, при сюжетном пересказе этой истории и была утрачена. Впервые в письменном виде она была изложена Д.Даром в статье 1978 года "Ленинград. Судьба. Поэт", как раз без этой интонации. В последствии пересказанная на разный лад она приобрела сказочный, мифологический характер.

Дальше пошла цепная реакция. В таком виде она уже годилась в качестве главного аргумента, объясняющего побег гениального мальчика из Церкви, которая подавляет личную свободу человека – "из Иерусалима в Афины", или от своего призвания (по мысли С.Стратановского). Охапкин в 70-е годы в период наибольшей своей социальной активности выглядел плейбоем (по свидетельству Ю.Кублановского), франтом, и это говорит о том, что он, конечно, включился в игру. Тому подтверждение и ряд фривольных текстов-обращений к друзьям охотно цитируемых в антологии Константина Кузьминского "У голубой лагуны". В данном сборнике их нет. Не из желания умолчать о разных сторонах личности, но из соображений эстетических. Олег Охапкин был красивым человеком не только внешне, но и внутренне. И, стремясь сказать правду о нём, мы оставили лучшее. На наш взгляд приведённые тексты разнообразны по интонации и сюжету и не нуждаются в "оживлении" впечатления за счёт трансгрессивных свойств текстов иного рода.

Сто приведённых стихотворений можно назвать программными. Они вполне обнаруживают основы его мировоззрения, демонстрируют суть его поэтики. В ней ключевыми понятиями являются "необратимость" и "непоправимость". Этому есть концептуальное объяснение самого автора, и сводится к неповторимости всякого мгновения жизни. Вот комментарий автора ко второй книге стихов "Возвращение мест" 1972 года (она не увидела свет отдельным изданием). Приводится здесь впервые:

"В основу композиции книги легла хронологическая последовательность. Таким же образом была составлена и первая моя книга "Ночное дыхание". Нумерация разделов обеих книг соответствует моему замыслу. В такой последовательности я нахожу особый смысл. Дискретная композиция позволяет группировать стихотворения не только по времени их написания, но и по внутренним между ними связям и не мешает сквозному развитию всей книги в целом. Нарушение данной мною последовательности привело бы к искажению идеи, положенной в основании моих книг. Эта идея сводится к необратимости наших переживаний, и поэтому каждое стихотворение должно помнить то мгновение, из которого оно вышло, ибо не возможно ему отыскать своего места вне времени, которому оно принадлежало. Иначе при возвращении на место нашей жизни мы не найдем ничего, что говорило бы о ней в той отдаленности, где все уже непоправимо".

В тот период он дружил и имел тесное общение с выдающимся учёным, астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым, который был старше его на тридцать лет. В общении они со всей очевидностью обнаружили, что природа научного и художественного творчества одна и та же. Это означает, что научная идея может быть отражена не только в виде формул, но и в виде художественных образов. Одна из главных оригинальных идей Козырева сводилась к доказательству того, что время есть энергия. Эта мысль поразила молодого поэта и в течение почти двадцати лет глубоко переживалась. В размышлении на эту тему написан не один десяток стихотворений. В данном сборнике на эту идею точно откликаются два стихотворения: "Возврат к деревьям" и "Сон в лесу", хотя косвенно она развивается и в других стихах.

Размышление об устроении мироздания роднит его с Гёте, который тем же путём от постижения устройства мира видимого пришёл к вопросу об устроении мира невидимого. Какова цена за знание, в чём состоит ответственность исследователя – поэта или учёного? Насколько всё бывает необратимо в мире духовном? Это вторая ключевая тема его философско-поэтического творчества. Казалось бы Гёте, но более пришедшие за ним немецкие поэты романтики дали исчерпывающие ответы на эти вопросы. Но оказалось, что именно опыт православия позволяет определить точную взаимосвязь, между чувственным познанием непоправимости мгновения, поступка и его духовной необратимостью (конечно в смысле неизбежного поворота судьбы, но ни Божьего милосердия). "Грех есть смерть, а сила греха – закон", – говорит апостол Павел.

По накалу покаянного чувства мы можем пространственно ощутить величину разрыва. Это пространство различно в стихах Олега Охапкина. То оно обозначено глухой заброшенностью, как в стихотворении "Тяжёлые крылья", то простирается до "Необъятной тьмы и печали..", а то сужается до чёрного проёма окна ("Сошествие во ад"). Лишь одно остаётся неизменным – время, которое способно сжать годы до ключевого мгновенья, в котором человек совершает свой выбор. Этот выбор необратим. Именно эта необратимость обнаружена поэтом в реалиях жизни. Она есть альфа и омега – начало познания Бога и конец воли человека. За этой чертой душа беззащитна перед силой Творца. Эти состояния не раз переживались Олегом Охапкиным, и он скрупулёзно описал их в приводимых здесь текстах. Для него необыкновенно важно было, что в момент переживания за окном была именно рябина, а не берёза – как важно свидетелю припомнить все детали происходящего. Он был горячим и восторженным свидетелем своих встреч с Богом, о которых не смел молчать.

Сложны ли тексты Олега Охапкина или просты? По форме в большинстве своём просты, по содержанию в той же степени – сложны. И в этом заключается мастерство: о сложном говорить просто, притчево, полупрозрачно; о простом – ассоциативно-широко и ярко. Этот проверенный драматургический ход восходит к канонам классицизма. В этом смысле стихи Охапкина совершенно классичны. Однако язык его поэзии не ограничивается литературными нормами. Он вибрирует в большом диапазоне – от нормативов церковно-славянского языка (которым он свободно владел с юности), до просторечных выражений. Не надо объяснять, что всякий живой поэт делает это не ради оригинальности, но лишь в соответствии со своим ощущением языка, на котором должно передать новые смыслы. Творчество Олега Охапкина, в этом отношении, бесценный материал для лингвистических исследований.

В российском культурном пространстве сегодня востребованной является так называемая филологическая поэзия, вставшая под новые знамена – структурализма. И в связи с этим не востребованным и не осмысленным остается экзистенциальный опыт целого поколения, к которому принадлежал Олег Охапкин. Данная книга – живой свидетель этого опыта, благодаря которому, ценой невероятных творческих и духовных усилий была восстановлена генетическая связь в русской культуре. Это особенно важно в связи с тем, что русская эмиграция сохраняла традицию, но не имела возможность ее развивать, а те, кто остался – встроились в новый ритм и почти всё потеряли. Поколение "семидесятников" сформировало параллельную культурную действительность, в которой, по нашему глубокому убеждению была восстановлена преемственность, а значит и заложено основание для нового художественного опыта.

Предлагаемое вниманию читателя письмо великого сербского богослова XX века преп. Иустина (Поповича) было написано им в 1971 году и ранее не публиковалось. В то время, когда ересь экуменизма начала поражать Православную Церковь, вопросы, рассматриваемые Преподобным, уже составляли «единое на потребу».
А сегодня, в связи с небывалым масштабным отступлением высшего епископата от Божией Истины и теплохладностью большинства простых священников и мирян, этот труд приобретает сугубую актуальность.

Пробудив очи своей совести и проверив святым апостольско-святоотеческим Преданием всю свою православную совесть во всех ее боголиких безкрайностях, решил ответить на вышеупомянутый вопрос. Но, понуждаемый нынешними смутными и тревожными обстоятельствами, вынужден в своем ответе высказать то, что в нашей Православной Сербской Церкви едино на потребу (Лк. 10, 2) и важнее всего.
Остановлюсь на самых необходимых объяснениях по вопросу моего нынешнего положения и статуса. Сегодня, когда на Святую Православную Церковь Христову со всех сторон обрушаются ужасные апокалиптические удары и когда православные сердца и совесть по-иеремийски тоскуют и мучаются, спасение каждого православного христианина, каждого из нас и всех нас вместе - под угрозой.

Вопрос стоит о ценностях и всеценностях земли и Неба: чудесный Богочеловек Господь Иисус Христос и Его Богочеловеческое Тело - Святая Православная Церковь. Разве здесь можно молчать? И для самого новоначального православного сознания, и для охристосовленного чувства очевидна истина: акт Преосвященных епископов, членов Святого Архиерейского Синода Сербской Православной Церкви во главе с Его Святейшеством Патриархом Германом охвачен апокалиптикой наших дней. И это мне дает повод по-евангельски, с истинной любовью ответить по всей православной совести перед Богом и Божией Церковью и осветить главные проблемы наших дней.
Преосвященные отцы, епископы, члены святого Архиерейского Синода Сербской Православной Церкви во главе с Его Святейшеством Патриархом Германом!
Сегодня на всех сынах Православной Церкви Христовой, этого небоземного Дома Бога Живаго (см.: 1 Тим. 3, 15), лежит евангельская ответственность, и на нас, сынах этой Церкви Православной на земле, и на народе святого Саввы. Поэтому совесть моя, мучимая этой евангельской ответственностью, словно горящими углями, полагает перед живым Богом всеправедным, что всякая личная проблема должна ныне быть отброшена как несущественная и следует по-евангельски мужественно рассмотреть ужас всех проблем, разгоревшихся вокруг нас.
Догматически, канонически и евангельски эта святая ответственность и решение всех этих серьезных проблем лежат на главной инстанции - на священной иерархии. Так и у нас - это первенство лежит на Патриархах и епископах Церкви. Поэтому позвольте мне, трегубо благодатные святые отцы, смиренно, но со дерзновением, свойственным Православию, спросить во имя неизменного Святого Предания Православной Церкви, ее Апостолов, Отцов, Мучеников, Новомучеников, Исповедников: куда идем и где окончим свой путь, если так же будем продолжать идти?
Исходя из событий действительности, хочу обозначить только некоторые из проблем, перед которыми всякая православная, особенно сербская святосаввская совесть, стоит и с ужасом взирает на великую ответственность нашей церковной иерархии и на ее нынешнюю позицию по отношению к нашим церковным проблемам.

Одна и Единая Святая Вселенская (Соборная) и Апостольская Церковь Христова на Небе и на земле, единственное небоземное Богочеловеческое Тело есть Православная Церковь Христова. Так нас непогрешимо научили и так нам неизменно передали все святые Апостолы, святые Отцы, святые Мученики, святые Исповедники, святые Новомученики и все святые Вселенские и Поместные Соборы, и так верует весь православный народ во Вселенной.
Так веровал и так нам передал святой Савва Сербский, равноапостольный Отец и безсмертный Патриарх Церкви нашей. Напомню только о его святоотеческой проповеди на Соборе в Жиче, когда своим наследникам - епископам - он изложил и передал Православную веру, Православную Церковь, ее Святое Предание, ее Соборы, ее Догматы, ее Каноны, весь ее Богочеловеческий Домострой такими словами:
«Принимаем все Святые Соборы по Божией благодати, которые собирались во всякое время и место ради объявления благочестия и евангельской жизни, которую принимает Вселенская Православная Церковь. Того, чего отреклись святые Отцы, отрекаемся и мы; то, что прокляли, анафематствовали они, анафематствуем и мы.
Ведь многие ереси в разные времена и годы измыслил диавол с целью разорения и смущения правой веры и посеял по вселенной многие плевелы зловерия через беззаконных начальников ересей, которые служат диаволу. И мы их проклинаем и с ними те заповеди, которые они измыслили, гнушаемся всякой нечестивой ересью и стремимся ко всякому благочестию, которому нас учат благословенные слуги Божии: Пророки, Апостолы и святые Отцы, как и Сам Господь наш Иисус Христос, Сын Божий, сказал».
Это «духовное учение», то есть вера Православная, - продолжает святой Савва, - «не игра и не безумие мысли человеческой, но святая вера проповеданная, на которой основаны все святые истины о Христе Иисусе, Господе нашем, о Котором Пророки Святым Духом Божиим прорекли, Апостолы научили, Мученики исповедали и все Святые сохранили, а преподобные Отцы неуклонно сберегли, как на неделимом краеугольном Камне Церкви - Христе основанную» (Житие св. Саввы от Дометиана).
Вот эту святую веру Православную, эту святую Церковь Православную, о которой так апостольски решительно и святоотечески богомудро говорит святой Савва, начали сегодня предавать многие православные Патриархи и епископы, и пастыри, и наследники святого Саввы, не только не предпринимая ничего в защиту, но помогая и способствуя - горе нам! - тяжело говорить: разрушению Церкви Божией, Столпа и Утверждения Истины (см.: Там же).
Это единственная всеценность рода человеческого во всех мирах. Из-за этого возмущенная православная совесть обращается к святым Отцам и святому Савве с вопросом, вопиющим из раскаленной вавилонской печи и ждущим нашего ответа на деле.
Прежде всего, неизбежен вопрос, который мучает каждого совестливого православного христианина: зачем Белградская Патриархия (никогда не скажу: Сербская Православная Церковь!) во главе с Патриархом Германом вступила в еретическое содружество, называемое «Экуменический совет церквей», которое соединяет 233 ереси? И еще: зачем Патриарх Православной Сербской Церкви принял председательство над этими 233-мя ересями?
Оскорбленная, раненая, принявшая удар в самое сердце православная совесть вопиет к небесам: о, ужас над всяким ужасом! О, стыд над всяким стыдом! Наследник святых Апостолов и святых Отцов, и святого Саввы - председатель сборища, на котором безчисленными способами отрекаются от догматов о Святой Троице, Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, о Богочеловеке Господе Иисусе, о Его Воскресении, о Его Пресвятой Богоматери, о святой Евхаристии, о святых Иконах, об иерархии и т.д.!
Вот и другие вопросы из современной огнедышащей вавилонской печи: что сделали Богом поставленные устроители Церкви Христовой для защиты Святого Православия от самоубийственной легкомысленности и предательской ветрености Константинопольского Патриарха Афинагора? Своим неописуемым отношением в словах и делах он уже давно соблазняет православную совесть, отрекается от единственной и всеспасительной Истины Православной Церкви и веры, признает римскую и другие ереси за равноправные с Истиной, признает римского понтифика - Максимуса со всей его демонской противоцерковной гордостью, вероломно и поспешно готовит, по примеру Ватикана, некий свой так называемый «великий всеправославный собор», не с главной евангельской задачей в соответствии со Святым Преданием - задачей спасения человека в мире, но без участия носителей Православной веры, теологии, предания и церковности. И еще многие другие безумные вещи, папистски начиненные, «во имя Вселенского Православия», которое сегодня не может даже свободно принять правильную позицию.
А наши самые ответственные церковные деятели, святосаввские сторожевые Православия, осознали и прислушались ли к тому, какое отношение и какая реакция на все эти душепагубные игры с верой и Церковью бывают со стороны православных по всему свету: реакция епископов, правых православных богословов, монахов, всего народа православного, и особенно святогорских подвижников?
Но и это еще не все. Равнодушие нашей святосаввской иерархии идет еще дальше, когда апокалиптическая немота и с другой стороны наносит удар на святую веру Православную. Что наши иерархи сделали после иудиного решения Московской Патриархии об интеркоммунионе с римо-католиками, принятого 16 / 29 декабря 1969 года наперекор всем святым догматам и канонам Православной Церкви? (Решение о возможности совместного причащения православных с католиками было принято Священным Синодом Русской Православной Церкви по инициативе и под давлением митрополита-экумениста Никодима (Ротова), скончавшегося от сердечного приступа на приеме у папы римского в Ватикане. В 1986 году Синод РПЦ отменил это скандальное постановление. - Примеч. ред .)
Этим неслыханным в истории Православной Церкви и ее догматического Предания решением о единстве в Святых Тайнах с явными еретиками глубоко ранено все Богочеловеческое Тело Православия, все Отцы и Соборы поруганы, догматы и каноны Церкви попраны, Предание отброшено, Истина презрена, Церковь Христова - Невеста Чистая - замотана в ядовитую власяницу еретиков! А мы, что мы как Церковь сделали, чтобы этого не допустить? - Ничего! Не относятся ли теперь к нам святые слова св. Григория Богослова: «Молчанием предается Бог» и Церковь Божия?!